Н. Елисеев - Николай II без ретуши

Из воспоминаний Сергея Юльевича Витте:

…шарлатан доктор Филипп видится с их величествами, почитается ими чуть ли не за святого и имеет существенное влияние на их психику. (…) Филипп нигде оконченного образования не получил, проживал он в окрестностях Лиона. (…) Когда Филипп начал практику лечения различными чудодейственными средствами, то, как обыкновенно в этих случаях бывает, имел некоторые успехи лечения и также предсказания. Лица, его знавшие, говорили, что он вообще человек умный и имеет какую-то мистическую силу над слабовольными и нервнобольными. Он имел также полицейские процессы вследствие жалоб некоторых лиц на его шарлатанство. Правительство ему запретило лечить и потому иногда преследовало. Тем не менее он составил себе небольшую кучку поклонников, преимущественно в числе националистов. (…) К этой кучке поклонников принадлежал также наш военный агент в Париже полковник Генштаба граф Муравьев-Амурский. (…) С этим Филиппом познакомилась за границею жена великого князя Петра Николаевича. (…) Так Филипп влез к великим князьям, а затем и к их величествам. (…) Филипп несколько раз проживал секретно по месяцам в Петербурге и преимущественно в летних резиденциях, он постоянно занимался беседами и мистическими сеансами с их величествами. (…) На даче великого князя Петра Николаевича с Филиппом виделся и Иоанн Кронштадтский. По-видимому, там и родилась мысль о провозглашении старца Серафима Саровского (1760–1833) святым. Об этом эпизоде мне рассказывал обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев так:

Неожиданно он получил приглашение на завтрак к их величествам. Это было неожиданно потому, что К. П. в последнее время пользовался очень холодными отношениями их величеств, хотя он был один из преподавателей государя и его августейшего батюшки. К. П. завтракал один с их величествами, и после завтрака государь в присутствии императрицы заявил, что он просил бы К. П. представить ему ко дню празднования Серафима, что должно было последовать через несколько недель, указ о провозглашении Серафима Саровского святым. К. П. доложил, что святыми провозглашает Святейший Синод и после ряда исследований, главным образом основанных на изучении лица, который обратил на себя внимание святой жизнью, и на основании мнений по сему предмету населения, основанному на преданиях. На это императрица соизволила заметить, что «государь все может».

Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны:

И все же люди не вполне справедливы к Победоносцеву. У него была внешность аскета, и иногда глаза его приобретали холодное, как сталь, выражение. Я знаю, что он был ревностным сторонником самодержавия, панславизма и антисемитом. Но в нем было и много хорошего. Я часто наблюдала, как он был добр с детьми. И он мог быть забавным. Но при его внешней неуязвимости у него был один изъян: он страшился призраков. Они с женой занимали квартиру на Литейном в Петербурге. В доме, где они жили, водилось привидение. Победоносцев приглашал священников, чтобы они изгнали духа. Несмотря на это, невидимое чудовище то и дело своими когтями срывало с Победоносцева одеяла. Победоносцев его до смерти боялся, но продолжал пребывать в этом доме до тех пор, пока его жена не переехала в другое здание, куда последовал и Победоносцев. Он сам рассказывал эту историю. Мне часто приходит в голову мысль, что если бы публика знала, что Победоносцев может чего-то бояться, то она бы изменила свое мнение о нем.

Данилов Юрий Никифорович (13 (25) августа 1866, Киев – 3 февраля 1937, Париж) – российский военный деятель, генерал. Имел в российской армии прозвище Данилов-черный, чтобы отличать от сослуживцев, Данилова-рыжего и Данилова-белого. Играл ключевую роль в планировании военных операций 1914–1915 годов. В начале 1918 года служил в Красной армии. Перешел к белым в расположение Добровольческой армии. Эмигрировал в 1920. Из воспоминаний:

Вера государя несомненно поддерживалась и укреплялась привитым с детства его наставником К. П. Победоносцевым понятием, что русский царь – помазанник Божий. Ослабление религиозного чувства было бы равносильно развенчанию собственного положения.

Из воспоминаний Сергея Юльевича Витте:

Государь соизволил принять в резон доводы К. П., и последний при таком положении вопроса покинул Петергоф и вернулся в Царское Село, но уже вечером того же дня получил от государя любезную записку, в которой он соглашался с доводами К. П., что этого сразу сделать нельзя, но одновременно повелевал, чтобы к празднованию Серафима в будущем 1903 году саровский старец был сделан святым. Так и было исполнено.

Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова:

Уже давно в Петербурге ходили слухи, что в Святейшем Синоде возникли пререкания о причислении Серафима к лику святых, что все Величества очень интересуются этим вопросом и что государь лично следит за дебатами архиереев. (…) Наконец Синод признал старца достойным сопричисления к лику святых, не без некоторого, впрочем, давления со стороны государя. Это решение было принято с большим сочувствием в народе, несмотря на скорее скептическое отношение со стороны общества.

Из воспоминаний Сергея Юльевича Витте:

Государь и императрица изволили ездить на открытие мощей. Во время этого торжества было несколько случаев чудесного исцеления. Императрица ночью купалась в источнике целительной воды. Говорят, что были уверены, что саровский святой даст России после четырех великих княжон наследника. Это сбылось и окончательно безусловно укрепило веру их величеств в святость действительно чистого старца Серафима. В кабинете его величества появился большой портрет – образ святого Серафима.

Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова:

Из Петергофа Их Величества со свитою выехали в царском поезде 15 июля 1903 года и прибыли к 17‑му утром на особо для них устроенную платформу близ города Арзамаса Нижегородской губернии. Там ждали их экипажи, запряженные четверками, в которых бесконечно длинною вереницею мы и тронулись по почтовой дороге. Этот способ передвижения показался императрице и фрейлинам особо занимательным. (…) По всей дороге (…) на десятки верст тянулись огромные вереницы народа. Говорили, что помимо окрестных жителей со всех концов России прибыло в Саров до 150 тысяч человек. (…) Сам обряд прославления тянулся четыре с половиной часа. Удивительно, что никто не жаловался на усталость: даже императрица почти всю службу простояла, лишь изредка садясь. Обносили раку с мощами уже канонизированного Серафима три раза вокруг собора. Государь не сменялся, остальные несли по очереди. (…) В день нашего отъезда Их Величества посетили скит святого и находящуюся близ него купальню, расположенные в полутора верстах от монастыря. Государь и вся свита шли пешком, только царица ехала в небольшой коляске. (…) Были вызваны войска, сдерживавшие толпу в 150 тысяч человек, заполнившую весь спуск от обители до дороги. Солдаты держали друг друга за руки, чтобы оставить свободный проход для государя и духовной процессии. В купальне был отслужен молебен, после которого царь со свитою, но без духовенства отправился обратно в монастырь. Из монастыря был устроен дощатый спуск, местами на довольно высоких козлах, ведущий напрямик до шоссе. (…) Губернатор высказал опасение, что толпа, желающая видеть царя, прорвет тонкую цепь и наводнит шоссе. В это время, не предупредив никого, государь свернул круто направо, прошел через цепь солдат и направился в гору. Очевидно, он хотел вернуться по дощатой дорожке и дать таким образом большему количеству народа видеть себя. Я крикнул губернатору: «За мной!», и мы с великими усилиями пробились непосредственно до императора, от которого уже была оттерта вся прочая свита. Его Величество двигался медленно, повторяя толпе: «Посторонитесь, братцы». Государя пропускали вперед, но толпа немедленно сгущалась за ним, только губернатор Лауниц да я удержались за царем. Пришлось идти медленнее, всем хотелось видеть и если можно, то коснуться монарха. Все более теснили нашу малую группу из трех человек, и наконец мы совсем остановились. (…) Толпа навалилась спереди, и царь невольно сел на наши скрещенные руки. Затем мы подняли его на плечи. Народ увидел царя, и раздалось громовое «ура!». Мы крикнули двум дюжим мужикам проталкиваться впереди нас по направлению к дощатой дорожке. Когда наконец мы достигли ее, там толпа была реже. Государь пошел по сходням, но, несмотря на все мои просьбы спешить, продолжал идти размеренным шагом. В этом месте доски были постланы на высоких деревянных козлах, и помост за нами вдруг с грохотом провалился, увлекая всех, сзади шедших. Тогда царь стал увеличивать шаги. (…) Лишь тогда государь заметил отсутствие свиты. На его вопрос по этому поводу, я пояснил, что нас в самом начале оттерли и что я видел только, как граф Фредерикс упал. (…) Царь взволновался, но возвращаться через толпу было невозможно. (…) Он послал меня отыскивать графа. Тем временем вернулись императрица и вся свита, и я узнал, что Фредерикс, с окровавленным лицом, отправился в келью монастыря. Я нашел его там. Фельдшер главной квартиры накладывал большие куски английского пластыря на его лицо. Оказалось, что когда он упал, кто-то из толпы наступил ему на щеки. К счастью, повреждения были легкие. Граф, узнав о беспокойстве государя, наспех переоделся – весь мундир его был в крови и разорван – и пошел со мною к Его Величеству.